Герой не нашего времени. Эпизод II - Страница 45

А вокруг неё толпились слушатели, прося спеть вновь. Она не отказала.

Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей.

Вот теперь Ненашев с едва заметной усмешкой смотрел на Майю. Стихи Светлова знали многие, но вот так резко, почти аллегро начали петь в середине 1960-х. Четвёртый раз вызывали Майю на бис. А один командир с орденом боевого Красного Знамени чуть не плакал, когда она провозгласила: «Для тех, кто дрался под испанским небом!»

Тот полковник тоже поддался общему чувству, запоминая слова следующей песни: «Над нами коршуны кружили, и было видно, словно днём». Похоже, Панов угадал эффект. Он долго вспоминал знакомые песни, выбирая те, где поётся о товариществе, любви, преданности, мужестве и надежде, и обучая им Майю, иногда немного меняя, как в этом случае, слова, чтобы не перегнуть палку. Скоро рухнут довоенные стереотипы. Людям надо опереться на эти вечные ценности, а не на казённые слова пропаганды. Радио и газеты ещё долго будут следовать старой линии, а история продолжать катиться по прежним рельсам. Панов и Майю сделал оружием против немцев. Ненавидишь, так воюй музыкой и текстами.

Но не нужен в 1941-м Высоцкий. Больше вреда, чем пользы. Понять его песни можно, лишь пережив горечь поражений, страх окружения, панику, неразбериху, смерть друзей.

Панов поморщился. Жив ещё момент, о котором после эпохи гласности все забыли. Цензура. Она, родная, иначе пани не придётся хвастаться новой манерой исполнения. И вообще песнями. Посадят – не посадят, но даже в детский сад на утренник не пустят.

Ходит по Москве товарищ Садчиков, ответственный за культурный репертуар, партийный и учёный, кандидат наук, а с 1938-го – главный уполномоченный по военной цензуре. Тут не забалуешь. К делу подход серьёзный. Перед самой войной уполномоченный успешно отчитался за кампанию по ликвидации политически недопустимых кличек среди подопечных несознательных животноводов. Лениных и Сталиных там не было, но бычки, именованные ранее наркомами, теперь дрожали при крике «Наркоз!». А что, всё согласно присланным из центра рекомендациям.

Стихи Суркова «В землянке» посчитали упадническими. Пришлось менять текст. Панов помнил самый ранний вариант 1942 года: «Мне дойти до тебя нелегко, все дороги пурга замела».

«Смуглянка» – несерьёзная, песня ждала конца 1944-го, пока не попалась на глаза Александрову, руководителю главного ансамбля Красной армии.

Потом возникло убеждение, что после Победы людям не нужны трагические песни, словно не оставила война после себя горя. Нет, редакторы их слушали, плакали, вытирали слёзы, а после, будто заранее сговорившись, объявляли: «Такое мы на сцену или в эфир не пустим».

А может, так и нужно? Думать о живых, поднимать из руин страну?

Послевоенную криминальную статистику Панов знал, знал, как нелегко было возвращать ожесточившихся людей обратно к мирной жизни: «Говорят, мостов осталось мало, / Значит, нужно больше дать металла… / Нелегко?…Но я бывший фронтовик, / Да я к трудностям привык».

Однако музыку и слова, что тронули душу и сердце, люди не забыли.

В Воронежской области, например, в Семилуках стоит «серый камень гробовой».

В 1960 году на официальном концерте, после четырнадцатилетнего перерыва, Марк Бернес рискнул спеть «Враги сожгли родную хату», и многотысячный зал встал и так слушал песню до конца.

И «День Победы» Тухманова и Харитонова в 1975 году не пошёл сразу, пока «чуждый народу фокстрот» на День милиции не спел Лещенко.

Но настоящая вещь всегда пробьёт себе дорогу…

Майя ликовала. Максим сотворил чудо. И где эти его авторы? Почему он сказал, что их ещё нет?

В ожидании предстоящего банкета в здание вернулись московские артисты. После второй-третьей рюмки появились и первые предложения. Мол, будете в столице, то тогда… Вы иностранка? Ах нет! Она жена советского командира! Это всё меняет! Своеобразная манера исполнения, милый акцент, несомненно, вызовет интерес у столичной публики. Ничего-ничего, репертуар мы вам подберём.

Майя удивлялась, как штамп в новом паспорте мгновенно сделал её своей. Она теперь тоже советка и большевичка. И какая у них смешная, но милая мода надевать вместе туфли любого цвета и белые носочки!

Она, сменив статус, теперь легко приобщалась к новой обстановке.

Ох, Ненашев, как с тобой одновременно легко и сложно.

А какие рядом роились огнедышащие комплименты! Командиры красных так и норовили перенять нравы покорённой Польши… Или тех «друзей», нелестно обзываемых отцом? Максим правильно предупредил о «боевых офицерах».

Первый сокол – Ленин,
Второй сокол – Сталин,
Возле них кружились
Соколята стаей…

Следующая песня быстро привела публику в чувство. Майор, сложив губы трубочкой, подмигнул ей.

Максим объяснил Майе, что у профессии певицы в СССР есть некоторые неизбежные обязательные издержки. Но можно и самостоятельно определить замах на паркет больших и малых народных театров.

– Я его ненавижу, как Гитлера, – сказала она.

– Тогда думай, где хочешь остановиться, – ответил он, далее стараясь подобрать наиболее простые и понятные слова.

Панов никогда не считал отца народов добрым дедушкой, но какой странный, необъяснимый никакой логикой парадокс! Люди, ходившие в лаптях и пахавшие сохой, стали рабочими. Их дети – мастерами. Дальше – инженерами, а потом откуда-то выросли «гуманитарии» и начали твердить о «потерянном поколении» и плакаться, мол, лишили их предков былой «счастливой» крестьянской доли. Но почему тогда в деревню вновь крутить хвосты коровам они не едут?